(после после после)
…не осталось ничего.
Он не видит ничего, что придавало бы возвращению домой хоть какой-то смысл. Кибертрон выскребли дочиста, и осталась только пустотелая, разграбленная и распотрошенная оболочка того, что Циклонус помнил. И это, по всей видимости, должно считаться улучшением — после тысячелетий войны. Больше нет горячих точек искр на безжизненной поверхности планеты, а небо омрачено далекими обломками и мертвыми спутниками. Пролетая над Кибертроном, Циклонус не может заставить себя смотреть на пустое место там, где был Тетрахекс; ничего уже нельзя исправить. Остается только мчаться над выжженной свалкой, не отклоняясь от намеченного маршрута.
Впрочем, здесь есть меха. Циклонус хотел бы, чтобы они осознали, как сильно они изменились — гонка вооружений набирала обороты с каждым витком войны, и битвы, исход которых когда-то определялся чистой силой, теперь подразумевали сверхпрочную броню, заточенные под конкретные задачи процессоры… и оружие массового поражения. Каждая из сторон всей искрой ненавидит другую и помыслить не может о доверии, но моментально перенимает любой опыт, даже во время напряженного перемирия.
И все они говорят остро и быстро, убрав всю мелодичность и витиеватость из того языка, на котором Циклонусу рассказывали о чистках по приказу Сената и о превалировании функциональности над эстетикой — задолго до начала этой войны. Они врезаются в беседу, как горячие лезвия в мягкое золото, игнорируя старые формы вежливости и все традиции, что могли бы смягчить их вспыльчивость и непрерывно активирующиеся боевые рефлексы. Впервые с момента, как Циклонус был выкован, он не понимает, как вести себя с другими меха. Это больше не его культура, и все чаще он погружается в молчание, пока его разум пытается адаптироваться. Он никогда не был хорош в небрежных, случайных беседах, и теперь ему кажется, что пропасть между ним и прочими достигла размеров маленькой галактики. Достаточно меха боится и ненавидит его только потому, что они привыкли судить быстро и поверхностно.
Сохранилось творчество, сохранились словесные игры, но он больше не знаком с их метафорами, и большая часть древних архивов полностью исчезла за время этой беспредельной войны. Чтобы ознакомиться с новинками литературы, ему приходится договариваться с конкретными меха. (Немногие готовы договариваться с ним после… после). Некоторые говорят на старом кибертронском (они называют его старым), смешивая его с обычной речью, и это, как ни странно, только расширяет пропасть; они играют словами и используют отсылки, но Циклонус так и не смог понять, чем эти меха отличаются от остальных — разве что они потратили больше времени на изучение чужой для них планеты.
Все это не особенно ему интересно. Он снова жив, он свободен от Мертвой Вселенной, его искра снова пульсирует ярким пламенем жизни — и он несчастен. Здесь не осталось ничего, что могло бы его удержать. Команда Родимуса собирается покинуть планету и поискать что-то еще, а Циклонус не в силах петь над городом, которого больше нет. Не в силах даже мысленно восстанавливать то, что было раньше…
Но он останавливается, когда чувствует приближение Скурджа.
Это не Скурдж. Меха, найденный в пещере, полной корпусов свипов, совсем не заинтересован в том, чтобы притормозить и выслушать, насколько он Циклонусу безразличен. Непонятно, чего Вирл хочет сильнее — умереть, сражаясь, или умереть, не оставив живых свидетелей, которые смогут об этом рассказать.
(Циклонус пережил войну и видел, как она может калечить не корпус, но процессор и искру. Теперь он понимает, как отразилась последняя война на тех немногих, что выжили, — не осталось ни одного кибертронца, что не был бы травмирован, и те, кто пытаются скрыть это, выглядят… жалко).
[…никто из них не способен к единению…]
Вирл набрасывается на него с ускорением, ранит лопастями винта, разбрызгивая топливо, и они мчатся до самого плато Митт, пока не разбиваются. В прямом смысле — Циклонус до последнего момента пытается что-то объяснить, но Вирл таранит его, словно приняв последнее предупреждение за обещание. Циклонус отделывается вмятинами (он создан, чтобы выжить где угодно), но Вирл не успокаивается и бьет его о кромку скалы.
Циклонус ждет, когда они расцепятся и взлетят еще раз, чтобы завершить битву, так нужную этому меха. Трансформационные рефлексы активируются автоматически, перед тем мгновением, когда они оба уже не смогут затормозить и ударятся о поверхность.
Вирл оборачивается вокруг него подобно органическому растению, его когти и выступающие суставы зарываются в швы, цепляясь крепче. Единственная линза Вирла все еще вжата в честплейт Циклонуса и тычется круглыми кромками прямо во вмятину. Вирл игнорирует его многократные попытки трансформироваться, пока они кувыркаются в разреженном воздухе. Меха в самом деле хочет смерти, раз так упрямо сопротивляется инстинктивному стремлению лететь — или, как неохотно допускает Циклонус, абсолютно уверен, что выживет после такого падения.
Когда они пересекают точку невозврата, Циклонус настраивает себя на терпение.
Падение не может быть приятным; оно всегда отвратительно внезапно. Спина врезается в камень первой, с дребезжащим и жестким толчком, и в следующую секунду сверху падает длинный и тонкий корпус Вирла, со звоном, и от сотрясения шлем Циклонуса подскакивает еще раз. Ощущение, словно процессор подпрыгивает внутри. Вирл приподнимается, шатаясь, и скатывается в сторону, но даже если корпус Циклонуса способен вынести более серьезное столкновение с поверхностью, от контузии это не уберегло. Его сознание гаснет, и он едва замечает, как камень трескается, как Вирл стреляет очередью и так же быстро говорит с кем-то вне поля зрения…
***
Циклонус приходит в себя в медотсеке и устало смотрит на потолок.
«О! О-о-о! Ты „очнулся”, Циклонус? Я пытался говорить с тобой, но Рэтчет сказал, что ты не ответишь, пока ты без сознания. Мне кажется, это ужасно скучный способ проводить время…»
Резко становится холодно, суставы немеют, а по топливным магистралям бежит жидкий лед. Рассматривание потолка теперь кажется не просто самым логичным первым действием, когда приходишь в себя в медотсеке. Теперь это больше похоже на попытку не смотреть, что сидит рядом. Циклонус узнает голос, хотя прошло несколько миллионов лет, и в памяти всплывают фрагменты событий в изношенном машинном отделении «Арка». Это одни из самых четких и ясных воспоминаний о Мертвой Вселенной, где самым сильным ощущением было чувство, что вечноголодная пустота высасывает искру.
«Они чуть не оставили тебя лежать там, представляешь?! Но я сказал им, я им так и сказал — конечно, мы заберем с собой Циклонуса! Он мой друг, и мы отправимся вместе. А они сказали, что сначала ты должен отпустить Вирля, а потом они начали быстро-быстро уезжать, но я свернул пространство так, чтобы мы попали прямо в медотсек, и вот ты в порядке!»
Если Циклонус продолжит смотреть в потолок, ничего не изменится. Он только даст твари больше времени для болтовни… последнее, что ему сейчас нужно. Он садится на ремонтной платформе, оценивает ущерб (в основном травмы поверхностные; рог не так важен, хотя асимметрия неприятна — но Циклонус создан, чтобы пережить что угодно), перезагружает оптику и поворачивается.
К его огромному облегчению, рядом с ним — всего лишь другой меха: разглядывает из-под блестящего, люминесцентно голубого визора, покачивает короткими ногами вперед и назад, сидя на соседней платформе. Контраст белой и синей красок смотрится чужеродно в строгом, чисто утилитарном интерьере медотсека, как и странный радужный блеск около суставов. Циклонус не видит оружия на чужом корпусе, ни встроенного, ни какого-либо еще, и в обычных обстоятельствах выбросил бы меха из памяти, едва покинув эту незнакомую палату. Вся психическая энергия Циклонуса уже израсходована в стычке с Вирлем; чтобы не погружаться во время беседы с Родимусом в раздраженное молчание, прямо сейчас лучше поберечь слова. Но этот корпус… он…
Слишком старый. Удивительно старый. Циклонусу знаком этот дизайн, пусть он не часто попадался на оптику. Почти каждый меха на Кибертроне носит боевые апгрейды или встроенное оружие, почти каждый — слишком сверкает, или слишком утяжелен, или так усложнил изначальную конструкцию, словно задался целью привлечь все взгляды. А этот меха будто шагнул из старого Иакона в сегодняшний. Циклонус и сам — живой анахронизм; ему легко опознать старую модель, когда она сидит прямо перед ним.
— Ах да — привет! Наконец-то ты здесь! Почему тебя не было так долго? — спрашивает меха; он весело машет руками и подбрасывает ноги чуть выше. Жуткое эхо, что померещилось Циклонусу в чужом голосе, пропадает; он готов списать это на слуховые галлюцинации, вызванные сильным ударом при падении. Но меха похлопывает себя по маске и добавляет: — Кстати, пока я не забыл — меня зовут Тейлгейт! Имя досталось мне вместе с раковиной, так что оно просто супер-аутентичное. В нем всего два слога, и они произносятся по очереди, а не одновременно. Так ведь?
Циклонус не может определиться, что хуже: или он ударился головой сильнее, чем ожидал, и все это галлюцинации, или этот Тейлгейт — в самом деле межпространственное существо, осознающее смысл слов «смерть», «бессознательное состояние», «линейность времени» лишь теоретически. Тейлгейт смотрит выжидающе и покачивает ногами, и Циклонус сканирует его, надеясь, что это привнесет хоть какую-то ясность.
Лучи не проходят сквозь визор. Он слишком ярко светится голубым, и теперь, когда Циклонус ищет внимательно, то просто не видит линз за гладким стеклом. Он шипит и пытается отвести взгляд, но почему-то не может — пока Тейлгейт не поднимает голову. Системы отчетливо фиксируют толчок, перед тем как Циклонус фокусируется на стене, и всюду, куда он смотрит, причудливо танцуют вспышки света, как если бы он заглянул в раскрытую искру.
— Что ты такое? — спрашивает он сквозь стиснутые денты.
— Ты не узнаешь меня? — Тейлгейт постукивает двумя из своих серво друг о друга и отворачивается, излучая разочарование. Маска трансформируется снова, и — сохрани их всех Праймус — это не похоже на нормальный рот… — Э-м-м. Я…
Циклонус дико озирается, с облегчением понимая, что здесь никого нет и некому увидеть вихрь кружащихся щупалец, лезущих из шлюза Тейлгейта. Циклонус даже не представляет, как он будет объяснять кому-то, что за существо сидит рядом с ним. Если честно, он и представлять не хочет. Никогда.
— Я узнал тебя, Тейлгейт, — мрачно говорит он. К счастью, спокойное поведение все еще работает: Тейгейт шумно защелкивает маску. Циклонус думает, что у Тейлгейта нет рта, как у кибертронцев, и он не способен улыбаться; но как тогда он выражает радость, Циклонус предпочитает не спрашивать, чтобы не свихнуться окончательно. — Где ты достал этот корпус? Или это иллюзия? — он надеется, что второе.
Тейлгейт хихикает и машет на Циклонуса рукой:
— Что? А, это? Это создано здесь! Мне пришлось открыть дополнительный подпространственный карман в груди, чтобы уместиться целиком, но получилось здорово, правда? Это трансформируется и все такое! — он постукивает по белому честплейту, кивая в такт. — И кто бы отказался от дополнительного подпространства в груди, Циклонус? Никто. Конечно, никто.
Циклонус открывает и закрывает рот. Так много вопросов — но ему кажется, что он не хочет знать ответ ни на один из них.
— Когда конкретно ты сюда попал? — спрашивает он, лишь бы что-то спросить. Что-то кроме «Был ли в этом корпусе кто-то до тебя?»
Задавать безопасные вопросы — плохая стратегия.
— Я не знаю точно… шесть миллионов лет назад? — Тейлгейт начинает болтать, и Циклонус еле сдерживает стон, понимая, какую лавину слов он только что спровоцировал. Снова. — Я зацепился за эту раковину, и я думал, что выбрал тот самый момент, чтобы увидеть тебя перед отлетом, но я упустил и тебя, и твой корабль! Между нами — я перегрузил свои сифункли, когда ловил хвостик этой вселенной, так что… эм-м, секунду, — какое-то время подсветка Тейлгейта мерцает темным фиолетовым; потом он смеется, коротко дрыгает ногами, и его подсветка последовательно меняет все оттенки спектра, пока не возвращается к первоначальным. — Все нормально! Я вспомнил, какому временному вектору ты следуешь, и все здесь было достаточно линейным, так что я быстренько передохнул, чтобы попасть вперед, и вот мы встретились! Наконец-то. Теперь этот корпус уже антиквариат, как говорит Рэтчет! Винтаж, — он вскакивает с платформы и принимает горделивую позу, держа руки на бедрах и выпятив честплейт.
…так. Разбираться с этим придется именно Циклонусу. В прошлый раз степень безумия нарастала так плавно, что он не сразу понял — это оно. А сейчас? Совершенный процессор, созданный Вектором Сигмой, переживший Мертвую вселенную и затянувшееся выползание оттуда, оказался бессилен перед дурацкой, невообразимой нелепостью.
Это не имеет значения. Циклонус знает очень простое решение: пусть он не способен сбежать от Тейлгейта, но может игнорировать его. У Циклонуса есть цель; он сосредотачивается на ней и молча идет к двери. Медотсек выглядит неукомплектованным, здесь нет никого, кроме неразумных дроидов, нет личных вещей местных медиков, и никто не мешает Циклонусу покинуть это место.
— Эй, подожди! — зовет Тейлгейт, когда Циклонус уже идет по коридору.
Он слышит слабый лязг, когда Тейлгейт встает с платформы, и стук преследующих шагов. Циклонус шагает шире, и вроде бы он намного выше, чем занятый тварью корпус, но… Тейлгейт бежит сбоку, и Циклонус не представляет, как прекратить этот абсурд.
Важнее выяснить, где он. Возможно, он восстанавливался слишком долго, и Родимус уже улетел: нет смысла откладывать экспедицию ради встречи с меха, которого большинство автоботов принимают за десептикона. Блуждание по незнакомым помещениям ничего не проясняет: Циклонус видит по стилю и размерам, что их строили кибертронцы, но не замечает ни инсигний, ни декоративных надписей на стенах. Они могут быть где угодно. Камеры открыто подмигивают с потолка, и их Циклонус игнорирует тоже.
— Так здорово, что у меня здесь есть кто-то знакомый, с кем можно поболтать! Мы можем поселиться в одной комнате! Обычно я скрываю свою суть, чтобы получить самый полный опыт, ты понимаешь… но я боюсь, я уже не справился. Этот Вирл не захотел даже посидеть спокойно в одном помещении с нами, мне показалось, это как-то грубо…
Тейлгейт треплется, и Циклонус принимает решение рискнуть и задать еще один вопрос — так он надеется отвлечь Тейлгейта от мыслей о заселении в одну комнату. Циклонус резко останавливается и разворачивается на месте, глядя на Тейлгейта сверху вниз, и того слегка заносит, прежде чем он притормаживает и выжидающе смотрит в ответ.
— Куда ты меня привел? У меня была назначена встреча… — начинает говорить Циклонус.
Тейлгейт щелкает серво, его визор светится и мерцает в каком-то нездоровом возбуждении:
— «Лост Лайт»! Ты скоро услышишь его двигатели, Циклонус! Они поют квантовые аккорды! Они готовятся к прыжку прямо сейчас — и я готов поспорить, что мы успеем к ним, если поторопимся! Пойдем скорее! — он хватает руку Циклонуса и пытается тащить его по коридору с тревожащей силой.
Циклонус сдерживается — он тщательно дозирует силу, чтобы только высвободить руку, но не оттолкнуть Тейлгейта при этом. Последнее, что нужно Циклонусу, так это существо, с рыданиями сбрасывающее кибертронскую оболочку и быстро уплывающее вдаль. Оно уже жалуется и обижается, но это несложно игнорировать.
«Лост Лайт» — корабль Родимуса; скорее всего, он на стартовой площадке, но лучше выяснить все самому. Циклонус должен быть благодарен, но чувствует только усталость. Усталость с отчетливой нотой обреченности, потому что если они уже на борту и Тейлгейт успел влюбиться в двигатели, у Циклонуса нет шансов уговорить его уйти.
Циклонус даже не в курсе, разрешил ли Родимус ему оставаться на корабле. Судя по слабой вибрации двигателей, от которой дрожит пол, корабль в начальной фазе взлета — или покинул планету. Если Тейлгейт доставил Циклонуса сюда способом, нарушающим законы физики, Родимус может просто не знать о его присутствии.
— Хватит, — говорит он грубо, перебивая Тейлгейта. — Если это «Лост Лайт», я должен найти Родимуса. У меня нет времени возиться с тобой.
— Того, кто полон старого огня? Я думаю, он может быть с другим парнем в классной раковине, на мостике. Тебе стоит увидеть его, он такой многослойный! Кажется, его зовут Ультра Магнус? Я сказал ему, что я в восторге от его стиля, но он как-то странно посмотрел на меня и быстро ушел, — чтобы не отставать от Циклонуса, Тейлгейту приходится бежать. Каждый шаг сопровождается прыжком, слишком долгим, словно они в невесомости, и Циклонус замечает, что гравитация действует на Тейлгейта иначе. Что хуже всего, Циклонус больше не может не обращать внимания на это несоответствие, и это тревожит.
Вдруг Тейлгейт замирает на середине движения, и это еще хуже, потому что он зависает в воздухе. Циклонус идет дальше, он хочет добраться до перекрестка и найти какую-нибудь консоль, чтобы подсоединиться к системе корабля, но голос Тейлгейта звучит… обеспокоенно:
— Ох. Если честно, ты мог бы подождать секунду.
Циклонус вентилирует системы и поворачивает только голову. Он чувствует вибрации — корабль поднимается, и сразу же тряска смягчается, поскольку включились подавители.
— Что случилось теперь?
Тейлгейт постукивает серво друг о друга в том же нервном жесте. Он не смотрит на Циклонуса, визор направлен назад и налево:
— У вашего вида квантовые оболочки? Регуляторы молекулярного сцепления? Потому что вы выглядите очень линейными, а корабль… совсем нет… и мне кажется, тут только я смогу устоять так близко к двигателям, когда они начнут свою симф…
БУМ.
Взрыв выбивает пол из-под ног, и Циклонус вцепляется в колени, защищая шлем и готовясь к усилению турбулентности. В момент взрыва из потолка вылетело несколько панелей, но Циклонус все еще не понимает, что произошло. После быстрой перезагрузки его аудиодатчики перестают звенеть — и сирены, ревущие по всему кораблю, погружают Циклонуса в сенсорный кошмар; он сердито снижает чувствительность до минимальных приемлемых значений и подстраивает оптику под мерцающий красный свет. Тейлгейт парит рядом, хихикая, как ненормальный, Циклонус слышит это даже с отключенными аудиорецепторами. Он хватает Тейлгейта и прижимает к полу, на случай, если в коридор залетят еще какие-то обломки.
— Оставайся внизу, — рычит Циклонус, когда Тейлгейт извивается и обхватывает руками его талию.
Визор сияет, Тейлгейт обнимает руку Циклонуса, издавая трели восторга:
— Это было потрясающе! Мы двигались в двух разных направлениях! Циклонус, это самый лучший корабль! Ты слышишь, как я говорю с другой версией сейчас? — он с нахальным обаянием тычет в фейсплейт, и Циклонус молча отдергивает шлем. Или он будет молчать, или швырнет существо сквозь стену, и он совсем не уверен, что способен при этом не убить Тейлгейта, прыгающего за спиной. — Ох, кажется, нет, — заявляет Тейлгейт и задумчиво присвистывает вентиляцией, но тут же снова оживляется: — Между вами нет сознательной синхронизации? Вы полностью разделены? Это замечательно!
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — металл под коленями Циклонуса трясется, безумно дрожит и дергается весь корабль, что четко указывает на аварийную посадку, и он последний раз крепко прижимает Тейлгейта к полу, прежде чем встать. Тейлгейт вскакивает на ноги и дрейфует в сторону, скользя так, словно вся эта тряска никак на него не влияет. — Если ты двигаешься… — Циклонус обрывает себя, — хотя бы не загораживай мне путь.
— Я знал, что это будет прекрасное путешествие, — отвечает Тейлгейт, тихо и радостно вентилируя. Когда Циклонус срывается на бег, Тейлгейт без труда держится рядом. — Нам будет очень весело!
