Циклонус впервые сталкивается с этим существом внутри «Арка».

Посещение аномалии в Пространстве Бензули было… так или иначе, он даже не мог назвать это ошибкой. Прошло слишком много времени. Слишком много. Это место начало ощущаться слишком знакомым; он никогда не осмеливался думать о нем, как о доме, но полагал, что оно само приняло решение за них, и сомневался, что это решение в принципе возможно аннулировать. Циклонус уже не помнит, как жил раньше — без этой зияющей, кошмарной пустоты в искре, без ощущения бездны, терпеливо ждущей, когда он добровольно шагнет за край. Что-то сместилось в нем — в каждом из команды «Арка», — и с каждым мертворожденным ворном смещается чуть дальше, рассинхронизируя их с теми, кем они когда-то были.

(Он перестал уходить в перезарядку. Они все перестали. Но кошмары не прекратились).

Когда киберпризраки прекращают рваться на «Арк» и становятся равнодушными, исчезает даже возможность нарушить внезапной битвой мертвый, колеблющийся полумрак этого места. «Арк» разрушается чуть больше с каждым днем — он теряет орбиту, когда двигатели дребезжат, запускаясь снова и снова, хотя топливо не воспламеняется с того момента, как они пересекли горизонт событий, — нет, у них нет никакой орбиты, нет ничего, что могло бы иметь орбиту, никакого центра…

Только наблюдающая, хищная пустота.

Разумом Циклонус понимает фундаментальную неправильность происходящего, но заговорить вслух, облечь в слова ненасытную пустоту, прокрадывающуюся в их изможденные искры, невозможно. Он оставляет Нову, Гальватрона и остальных с их бесконечными разговорами (сколько же раз они могли обсуждать одни и те же планы, по кругу, по кругу, их осталось слишком мало, чтобы появилась новая тема для разговора, и они повторялись и повторялись, пока не забывали, что можно беседовать о чем-то еще) и рискует спуститься в тихие-тихие глубины корабля. Металл перегородок разрушается; огромные полосы ржавчины въелись в них причудливой гравировкой, а проводка болтается обнаженной там, где обслуживающие дроиды развалились прямо посреди ремонта миллионы лет тому назад. Так много процессов… просто остановилось. Здесь столько ржавчины медленно ползет по стенам, что множество отслоившихся частиц должно бы носиться по коридорам, перемещаясь вместе с потоками воздуха из вентиляционных систем. Но вентиляционные системы тоже отключены. Кроме того, большая часть иллюминаторов, смотрящих на мертвый простор космоса, разрушилась и расползлась кривыми потеками боросиликатного стекла, запустив в помещения удушливую тишину и просачивающийся под броню холод.

Их всех должно было высосать из «Арка», когда это случилось. Он не знает, что бы это могло значить, но этого не случилось. Полагаться на бортжурнал не стоит, в этом Циклонус был уверен, но он не может сориентироваться даже в собственной памяти — кто из них упал мертвым в момент перехода (и кто вернулся после)? Кто погиб от высасывающего прикосновения призрака? И кто блуждал в мягких тенях в глубинах «Арка», кто искал уединения, как сам Циклонус сейчас, — и не вернулся?

Он движется в сторону машинного отделения. Идти сложнее, чем он рассчитывал: его искра знает путь, но «Арк» морочит его разум. Время от времени Циклонус останавливается, преодолевая тошноту, скручивающую баки, и считает двери в наклонном коридоре, ведущем вниз: были здесь эти перекрестки, или же коридоры тоже плавно сдвинулись со времени его последнего визита? Пятно ржавчины на полу (как упавший корпус) — расползлось ли оно шире? Циклонус упорно идет вперед, но все же мерзкая неуверенность не покидает его, пока он не переступает порог. Двигатели еще работают. Это невозможно, но логики здесь не существует, и Циклонус прекрасно слышит их механический, дребезжащий перестук. Когда они только прибыли, экипаж продолжал заправляться и перезаряжаться, по привычке, и лишь когда резервуары с энергоном опустели, они попробовали переработать топливо для двигателей — и выяснили, что оно стало инертным. Вскоре они поняли, что топливо не имело значения: двигатели функционировали, их корпуса функционировали, и за два года, без перерывов на отдых или дозаправку, пока Циклонус сопровождал Гальватрона на битвы с призраками, ставшие развлечением, он начал понимать, во что они превратились.

Но он слышит чужой голос, заглянув в приоткрытую дверь. Он так давно не слышал голосов, не приглушенных разреженным мертвым воздухом, что от внезапного вибрирующего эха искра чуть не выскочила из корпуса. Заходить в машинное отделение — словно заходить в пузырь из звука: осязаемые слои странно четкого перезвона над монотонным гулом двигателей. Циклонуса оглушает на мгновение, и он, как пьяный, шатается вперед, одной рукой держась за шлем, а другую выбросив в пространство в попытке дотянуться.

Оно свернулось под главными охладительными магистралями, в одном из дальних углов. Все, что видит Циклонус, огибая механизмы — тонкую линию топлива, извивающуюся на полу. Вибрирующий звук усиливается, пока он приближается к его источнику, и зная, что следует быть осторожным, Циклонус все равно мчится к нему, процессор заполнен белым шумом, и есть только отчаянная потребность выяснить, что это, что здесь настоящее…

Тварь хватает его первым. То, что он принял за полоску топлива… определенно что-то иное. Бесчисленные завитки опутывают его и удерживают на месте, пока то, что он принимал за тени от резервуаров с охладителем, разворачивается над головой. Существо… его сложно описать словами. Множество круглых темных глаз рассматривает Циклонуса, зрачки сужаются, превращаясь в прорези в форме глифа p0;, когда оно откидывается назад, в полумрак машинного отделения. На самом деле существо не окрашено в темные тона, но Циклонус не понимает, какого оно цвета — оптосенсоры передают какую-то мрачную бессмыслицу, сколько их ни перезагружай. Он видит лишь множество конечностей, переплетающихся друг с другом и проходящим сквозь ядро существа в какой-то разновидности оптической иллюзии, от которой сенсоры барахлят. А может, они барахлят от того, что непонятное существо направило весь свой шум на Циклонуса, а не на двигатели, и от вибраций возникает ощущение, что трансформационные швы вот-вот взорвутся, ломая и перекручивая корпус. Давление позади его линз усиливается вместе с нарастанием вибраций.

«Теперь ты слышишь меня?»

— Да, — выдавил Циклонус; казалось, вокодер среагировал быстрее процессора.

«Хорошо! Оу! Ммм… Солнцетрясение и Ядро, создаваемые на полях жизни?»

Теоретически, существо непредставимым образом заговорило на безупречном кибертронском. Фактически, Циклонус смотрит на него непонимающе. Он знает фразу, которую оно пытается произнести, но его манера выделять слоги превращает живую метафору в набор безжизненных элементов.

— Я не… что? — пульсация позади линз мешает думать.

«О боже! Аллегории. Извини, еще чуть-чуууть контекста…»

Его правая оптика раскалывается и течет смесью искр и трансфлюида по фейсплейту, проникая в вентсистемы. Давление резко падает, и Циклонус позволяет себе ненадолго опустить голову, расслабляясь. Раскатистый звук становится одиноким голосом, ясным и бодрым, и странно слышать свой собственный акцент, особенно в сочетании с таким непринужденным, щебечущим тоном.

«Привет! Ты линейное существо, да? Это так интересно! Так мило!»

«Это правда очень здорово, встретить тебя. Ты помог мне снова найти мое направление этой своей чудесной… линейностью! Я чувствую, я блуждал здесь эоны. Я думал, здесь нет ничего хорошего, но ты не отсюда! Спасибо тебе!»

«Это правильно? Это произносится «спасибо тебе» или «Небула и Тианхе на витке»?»

— Одинаково, — отвечает Циклонус.

Думать теперь легче — жужжащее, любопытствующее давление пропало, оно ощущается разрезом в душном тумане, заполнявшем сознание с момента прибытия в эту вселенную. Как по волшебству — почему они оставались в этом ужасном месте так долго? Сколько времени они блуждали в мертвой и внимательной пустоте, дрейфуя вместе с флотилией кораблей, что явились сюда и погибли до них? Циклонус не может вспомнить, его память затуманена и размыта, и это напрягает намного сильнее, чем любые действия многоугольного существа.

«Вау! Я могу использовать два голоса!»

— Что ты такое? — спрашивает Циклонус.

Слишком долгое наблюдение за существом сбило фокусировку оптосенсоров — оно непрерывно извивается и смещается, облако темной краски не дает рассмотреть его настоящие цвета, пульсирует, складывается в причудливые узоры. Оно кажется чем-то почти органическим, со множеством тентаклей, исходящих из центра логарифмической спиралью. Шарики изменчивой, насыщенно черной жидкости парят между ними, взрываются и превращаются в блестящие, переливчатые пузыри, когда существо шевелится. Циклонус думает, что мог бы упасть в эту жидкость и уже не выбраться; она напоминает чистое ночное небо своей головокружительной глубиной.

«О, я не знаю. Должен признаться, это слегка смущает! B( Или не слегка. Сильно смущает!»

«Или ты имеешь в виду под «что» «суть существа», а не «текущий статус этого существа»?»

Циклонус чувствует усиливающуюся боль в процессоре — в дополнение к треску и вспышкам боли в поврежденной линзе, искрящей при каждой автоматической попытке перенастроить фокус.

— Что ты? Кто ты? Почему ты пришел сюда? — спрашивает он.

Он не спрашивает, когда — существа не было на борту «Арка», когда Циклонус последний раз проверял двигатели. Насчет этого он уверен. Впрочем, туман, покинувший его разум, оставил лишь смутные представления о точном времени любых событий в этой вселенной. Но, какой бы туман не морочил головы экипажу Арка, в первую очередь Циклонус должен выяснить, насколько опасно существо. Может, он встретил что-то более редкое и коварное, чем киберпризраки?

Существо хаотично покачивается, подталкивая его и стискивая. Циклонус может интерпретировать это только как аналог пожатия плеч.

«Яяяя не думаю, что ты сможешь произнести мое имя! Или услышать его. Я уже пробовал тебе представиться, но части слова вернулись обратно и исказились, и не похоже, чтобы ты их уловил. Так что над этим еще придется поработать, но ничего страшного!»

«Я это я. Без имени — мы просто есть. Ближайшие известные тебе понятия… внепространственная сущность? Древний? Но я вовсе не древний! BP»

Существо вихрится все ближе к нему, и Циклонус тревожится, что просто утонет в бесчисленных завитках, что держат его в воздухе перед несколькими глазами древнего. Из углов двух крупных глаз отделяются собственные тентакли и трепетно касаются фейсплейта Циклонуса. Чем больше времени проходит, тем больше деталей существа обретают внятную форму. Оно почти полностью состоит из голубого и белого, за исключением месива невнятных темных узоров, не фиксируемых оптикой, и эти яркие, чистые цвета смотрятся странно на фоне тусклого и потрепанного машинного отделения «Арка».

Только теперь Циклонус понимает, что должен попробовать освободиться, должен оказать достойное сопротивление, а не болтаться, сдавшись на милость существа. Возможно — когда его руки и ноги перестанут ощущаться отделенными от корпуса, далекими деталями, надолго онемевшими и лишь сейчас начавшими чувствовать хоть что-нибудь. Но Циклонус пробудился и мыслил ясно — впервые за долгое время.

(Как долго они здесь?)

«И… эмм, что уж… правда в том, что я здесь застрял. Мое первое самостоятельное межпространственное путешествие, и моя воронка Алькубьерры зажата дрянью в этом гнилом месте! Все прочие существа здесь были такими гадкими, и… э-э… эмм… я их победил! Да, точно! Но я так и не отыскал пути отсюда».

«Что насчет тебя? Что ты такое?»

Что ж, Циклонус нашел повод для гордости.

— Я Циклонус из Нижнего Тетрахекса, — говорит он. Он поднимает подбородок, расправляет плечи и выпрямляется, насколько это удается. Он ударил бы себя кулаком в честплейт, но серво запутались в невесомых тентаклях, изучающих их. С этим надо что-то делать. — На Кибертроне. Освободи меня.

Существо снова пытается похлопать его по фейсплейту одним из складчатых тентаклей, тянущихся от глаза, и Циклонус отдергивает голову. Но совсем избежать прикосновений, находясь в хватке этой твари, невозможно, и она ловит искры, летящие из разбитой линзы.

«Ты уверен? Ты протекаешь. Раньше ты не протекал… Ты сломан? О нет! Нет-нет! Это я сломал тебя?»

— Это можно починить, — говорит Циклонус, оставаясь невозмутимым, хотя голос существа звучит все громче и, кажется, выдает испуг. Оптика — деталь первой необходимости, особенно для воина. Он может функционировать с одной линзой, но это неприемлемо урезает сенсорную информацию, и любая битва потребует огромной корректировки его боевого стиля. Даже если Арк неисправен, их запасные детали должны быть на месте, если только Джиаксус не забрал их для очередного странного эксперимента. — Отпусти меня. Я не собираюсь повторять.

«Прекрасно! Замечательно! Да, я опускаю тебя, хорошо».

Ступни Циклонуса касаются твердой поверхности — существо аккуратно опускает его и убирает большую часть тентаклей. Но оно продолжает вертеться вокруг, создавая огромную спираль шелестящих тентаклей, и непрерывно болтать, а его основная масса висит на уровне честплейта Циклонуса, пока он занят осмотром корпуса на предмет иных повреждений. Кажется, все более-менее в порядке, но доверять этой твари не хочется все равно.

«Я не собирался ломать тебя, мне ужасно жаль! Ты такой твердый и хрупкий… ты весь такой, или это только внешняя раковина? Она срастется? Раковины такие классные, я люблю раковины…»

Его тентакли вновь невесомо касаются разбитой линзы и вычищают осколки стекла. Холодная боль пронзает фейсплейт и спускается к челюсти, как ток, слишком быстро бегущий по проводам. Тварь может быть загадкой, нарушающей все законы физики, но это очень раздражающая загадка, и терпение Циклонуса на исходе.

— Хватит! — огрызается он и резко отшвыривает очередной любопытный завиток.

«!!!»

Циклонус не уверен, что способен причинить твари вред — она до сих пор частично бестелесна, — но она издает пронзительную трель и отдергивается. Циклонус наблюдает оставшейся линзой, как тварь укутывает себя темными тенями и торопится прочь, и ее трели становятся такими высокими, что его оглушает вновь. Спустя несколько кликов он приспосабливается к этим звукам и может отыскать место, где тварь прячется теперь.

Она забилась под трубу охладителя. Когда Циклонус приближается с сердитым выражением фейсплейта, тварь демонстрирует чудеса скукоживания, переплетая тентакли снова и снова и превращаясь в шар теней. Только три глаза остаются видимы в темноте, все с круглыми зрачками, из которых сочится насыщенно черный туман. Он всплывает капельками, когда его собирается достаточно на кончиках тентаклей. Теперь, когда Циклонус знает, куда смотреть, то без труда отличает реальность от туманной завесы.

— …ты не победил здесь ничего, — говорит он после недолгой паузы. Если существо настолько неопытно и так легко пугается, сомнительно, что оно хоть раз в жизни видело битву.

«…….».

Существо сжимается, закрывая тентаклями последние три глаза. Убирает маскирующие тени, но продолжает извиваться ворохом дрожащих белых и синих щупалец. Свернувшееся, оно выглядит намного меньше.

«Нет».

«Здесь что-то по-настоящему скверное. Я чувствовал себя таким потерянным, и это чувство усиливалось и усиливалось, и я совсем растерян. И никто не будет искать меня… очень долго. Мое первое одиночное путешествие, все такое! Я мог бы пропасть навсегда, прежде чем кто-то заскучает по мне».

Циклонусу не стоило заговаривать с существом. Оно кажется одиноким и ужасно юным, а Циклонусу никогда не приходилось сталкиваться с капризами едва активировавшихся меха, только-только обретших свою первую полноценную броню. Не говоря уже о проблемах юнглингов совершенно другого вида, отрицающего законы физики. Циклонус не очень-то умел подбирать слова и в лучшие времена, не его сильная сторона, и настроения это не улучшает.

— Но теперь ты можешь уйти, — подсказывает он, скрещивая руки. Строго и холодно — этот тон легко ему дается.

Существо сияет. В прямом смысле слова. Голубой и белый начинают светиться, и десяток разных глаз открывается, когда существо возбужденно увеличивается. Оно шлепает тентаклями по полу, подпрыгивая. Циклонус делает шаг назад, готовясь обороняться, но оно всего лишь… неадекватно радостное.

«Я могу! Я знаю, как попасть в место, которое резонирует с тобой, потому что ты движешься в его направлении!»

Кибертрон, думает Циклонус и смотрит на существо пристально. Да, Нова и остальные строят планы по поиску порталов из этой мертвой вселенной и Праймус знает чего еще, но если путь отсюда уже найден…

— Ты можешь перемещать других таким способом? — спрашивает Циклонус, чувствуя колющую пульсацию искры. (Сколько времени они здесь? Что изменилось с их отлета?)

Существо словно забыло о своем испуге, но, похоже, еще смущается — неуверенно протягивает толстое щупальце и тычется в колено Циклонуса. Первая его реакция — пнуть это прочь и предупреждающе зарычать, но существо быстро отдергивает щупальце и трет его о другое в задумчивости, наклоняется и рассматривает Циклонуса, прежде чем ответить.

Он знает ответ прежде, чем существо открывает… рты. У него много ртов, и не все из них оно использует; сейчас разговаривают только два, и если один произносит нормальные фразы, то второй непрерывно бормочет метафоры и стихи, играясь с кибертронским.

«Я не уверен. Ты в самом деле очень хрупкий; тебя вообще нельзя сжимать. Я не хочу сломать тебя еще хуже!»

«И…»

Циклонус ничего не ожидал и поэтому не разочарован. Он повторяет это себе, пока это не становится правдой, как мантру, и наконец напоминает существу, что оно не договорило:

— И?

Оно постукивает щупальцами снова, тянет одно к Циклонусу, но поспешно прячет внутрь себя, стоит ему сузить целую линзу. Оно перестраивает тентакли, провоцируя головную боль, и только после этого отвечает; голос звучит одновременно грустно и извинительно:

«Это место… я думаю, оно сделало с тобой что-то плохое. Ты движешься в том же направлении, что и следующая вселенная, но в тебе есть что-то еще. Ты знаешь, что случилось?»

Оу.

Он знал это уже давно, хотя в тумане, создаваемом этой вселенной, помнить собственные мысли очень сложно. Или, возможно, Циклонус не видел смысла всерьез беспокоиться о том, что он не в силах изменить. Он всегда готов был к смерти; то, что он умер и при этом продолжал двигаться, не слишком ухудшало ситуацию. «Арк» попал в мертвое место, и им приходится подчиняться его законам. Смогут ли другие реализовать свои планы спасения или нет, Циклонус стойко не позволял себе волноваться о том, что будет с их корпусами и искрами, когда они выберутся отсюда.

Провентилировав, он прислоняется к стене. Он напрягает скрещенные руки и фокусируется на ржавом углу между стенами и полом, стараясь избежать зрительного контакта (не самое нужное умение прежде) с существом, у которого гораздо больше глаз, чем у стандартного кибертронца. Нет смысла искажать очевидное.

— Я полагаю, мы все какое-то время уже мертвы, да. С тех пор как прибыли сюда, — говорит Циклонус. Голодная пустота в искре расползается шире.

Все здесь мертво, так он полагает.

«Мертвы? Это больно? Это можно починить?»

Древнее существо перечисляет все синонимы к «мертвый» из своего словарного запаса (похоже, закачанного прямо из лингвистических банков собеседника), и Циклонус внутренне кривится от этой мешанины несочетающихся обрывков метафор. «Оживление Вектором Сигма» никогда не произносят вместе с «погребальным пением перед барьером», к каким бы преувеличениям ни прибегал певец. Это звучит просто нелепо.

Наивные вопросы царапают, как песок в открытой ране.

— Нет. Это не больно, — отвечает он — туман безысходности не похож на физическую боль — и отворачивается от существа, фокусируясь на точке в отдалении. Оно издает радостные звуки облегчения, и Циклонус уточняет: — Мы пришли сюда сквозь аномалию в космосе, и мои товарищи надеются однажды вернуться тем же путем.

Если они переживут возвращение — прекрасно. Циклонус не знает способа выяснить результат заранее. Надеяться глупо.

Существо не разделяет его настроя. Оно восторженно пузырится и выбирается из-под трубы охладителя, чтобы клубиться и вихриться ближе к Циклонусу. Оно не сразу осмеливается дотронуться, но тентакли танцуют все ближе, отползая в последний момент, и оно не замечает недовольной гримасы. Если бы искра Циклонуса еще излучала эм-поле, он бы захотел очистить для себя немного пространства — но сейчас уже не о чем беспокоиться.

«Это может сработать! Я надеюсь, ты скоро вернешься домой!»

— Да. Домой, — он соглашается.

Он позволяет себе мигнуть уцелевшей оптикой, на мгновение воскрешая в памяти силуэт Тетрахекса на фоне неба, затем опускает взгляд в пол. Нельзя поддаваться сентиментальности рядом с непонятной тварью, не зная, насколько ей можно доверять. Да, инстинкты Циклонуса утверждают, что рядом с ней он скорее умрет от болтовни, чем от прямой атаки, но расколотая оптика этому противоречит.

«Знаешь что? Я буду ждать тебя там!»

Циклонус не понимает, как существо пришло к этой мысли. Он нервно смотрит, как оно крутится возбужденным смерчем из тентаклей. Темные облака жидкости меняют цвет на противоположный, и теперь темные звезды наполняют белые пузыри вокруг хаотично движущихся спиралей.

— Я… что? — внезапно Циклонуса пронзает дурное предчувствие.

«В месте, откуда ты пришел! В любом случае, это будет следующая остановка на моем пути, так что я подожду тебя там! Будет весело! Ты сможешь показать мне свой дом, и я получу сувенирную раковину и путешествие по вселенной, которая не будет такой гадкой и липкой!»

Теперь Циклонус… теряет дар речи. У него нет слов. Вообще.

— …не помню, чтобы я предлагал что-то подобное, — говорит он, быстро перезагрузив вокалайзер дважды подрял. Его процессор уже выдал множество образов существа на небесных трассах Тетрахекса, деформирующего реальность и весело болтающего, мчащегося именно на той высоте, чтобы врезаться в кристаллы на вершинах шпилей и расколоть их.

«От меня не будет вообще никаких проблем! Вот увидишь».

Он стискивает переносицу и концентрируется на ритме собственной вентиляции, пока иррациональный ужас не утихает. Циничная часть Циклонуса давно уже пришла к выводу, что живым экипаж «Арка» домой не вернется, а возвращение в мертвом виде по определению не может привести ни к чему хорошему, если оно вообще реально. Циклонус не произносит ни слова, он лишь издает тихий тоскливый треск, и существо радостно свистит, видимо, приняв его за одобрение и согласие.

— Ты не собираешься уходить? — вокалайзер поскрипывает от напряжения.

Мысли о существе, хаотично перемещающемся по Кибертрону, неприятны, и Циклонус хочет закончить разговор как можно скорее. Иначе он рискует истратить свой лимит слов на день, и ему просто не хватит моральных сил, чтобы отчитаться перед Гальватроном, вернувшись на мостик. И если существо покинет машинное отделение и сбежит из этой вселенной — это еще одна угроза, которую придется учитывать.

Напоминание встряхивает существо; оно дергается и переплетает пару щупалец, а складчатые тентакли расправляет, становясь шире.

«Оу! Точно».

«Я только… немного…»

Не важно, насколько чуждо ему существо, Циклонус знает эти интонации. Он смиряется.

— Невозможно, — обрывает он, голос сух, как ржавчина.

Существо охвачено гневом, оно разматывает тентакли, формирующие подобие туловища, и вытягивается, чтобы стать выше. Но в Циклонусе уже пробудился скептицизм, и он смотрит снизу вверх без тени эмоций.

«Нет! Я могу уйти отсюда! У меня получится!»

«…Ты не хочешь поговорить? Еще немного?»

Циклонус стонет про себя; он выпускает воздух из вентсистем с такой силой, что шум можно было бы назвать вздохом.

— Нет. Не вижу смысла, — коротко отвечает он.

«Ладно. Ладно…»

Существо опускается намного ниже. Оно не забивается обратно под трубу охладителя, но все же складывает свои тентакли и тускнеет, замирая в неподвижности. Очень скоро Циклонус различает только центральную спираль его туловища и бесчисленные кончики тентаклей, белый и голубой выцветают до серого тона мертвого корпуса.

Если не принимать в расчет принципиальную невозможность путешествовать сквозь пространство неизвестным ранее методом (неизвестным Циклонусу), существо либо не могло, либо не хотело уходить. Он попробовал бы заставить его уйти, применив силу, — но где гарантия, что оно не поспешит спрятаться где-то еще внутри «Арка»? Циклонус рассматривает машинное отделение, подбирая слова, которые вдохновят существо выполнить обещание и исчезнуть, и чувствует себя старым.

— Почему машинное отделение? — спрашивает он, и существо вздрагивает всем корпусом.

«Что?»

— Двигатели «Арка». Почему ты пришел именно сюда? — голос звучит все так же невыразительно.

Существо мигает и медленно наполняется цветами снова, подскакивает ближе, два свободных тентакля чертят круги в воздухе.

«О, потому что они все еще пели. Они сломались и исказились, но не перестали. В отличие от большинства других вещей».

«Ты когда-нибудь пел, Циклонус?»

Он приходил сюда петь — и просто побыть в месте, где не нужно беспокоиться о реакциях других. Его способность терпеть чужое общество угасала, и… и ничего не помогало. С одной стороны, поводов тревожиться было столько, что в прежней жизни Циклонуса их хватило бы на ворны. С другой, если существо решит здесь поселиться и отложить уход на неопределенный срок, Циклонусу придется как-то поймать его и проводить в последний путь из ближайшего шлюза. Вот только Циклонус сомневается, что даже тогда оно поймет намек.

— Да. Это напоминает мне о Кибертроне, — отвечает он неохотно.

Существо коротко вздыхает и прижимает тентакли к своим ртам. Затем оно тянется ко рту Циклонуса — и вовсе не выглядит напуганным или настороженным, когда тот отшвыривает щупальце прочь.

«О-о-о-о! Спой! Ты споешь? Пожалуйста!»

Циклонус сам на это подписался. Существо продолжает издавать назойливо любопытные, стрекочущие звуки, и наконец Циклонус опускает взгляд.

— Если я спою, ты уйдешь? — спрашивает он, сжимая кулак и затем расслабляя серво.

Кроме усталости от разговора, он испытывает слабую тревогу: что станет с этой вселенной, когда существо ее покинет? Как она повлияет на самого Циклонуса и других из экипажа «Арка» — и смогут ли они осознать, во что она их превратила?

«Да. Обещаю».

Они выяснят это так или иначе, думает он.

— Договорились.

Будь он на Кибертроне, он получил бы большее удовольствие от пения — и его слушатели узнали бы песню с первых же нот. Так как сейчас его слушает инопланетянин, приходится назвать песню («В которой Мнемосин и Старстил произвели Великое Очищение во имя Праймуса, приняв участие как минимум в пяти дуэлях, одном взрыве, двух торжественных клятвах в вечной дружбе (в полном изложении), и оставив в языке пять идиом, чье происхождение многими забыто»), перед тем как приступить к первому стиху. Видимо, застигнутое врасплох, существо вздрагивает и сворачивается, вьется тентаклями по полу, решая, как бы ему устроиться удобнее. Теперь на Циклонуса смотрит гораздо больше глаз, и в них словно отражаются крохотные лампы, которых на самом деле нет в машинном отделении. Существо слушает с восторженным вниманием.

Совсем не та аудитория, которую Циклонус пожелал бы здесь и сейчас. Но пока существо не пытается присоединиться, Циклонусу не сложно концентрироваться на музыке, и только на ней.

(В конце концов оно начинает подпевать. Еще бы. Он знал, что так и будет).

После…

(после после после)

…не осталось ничего.

Он не видит ничего, что придавало бы возвращению домой хоть какой-то смысл. Кибертрон выскребли дочиста, и осталась только пустотелая, разграбленная и распотрошенная оболочка того, что Циклонус помнил. И это, по всей видимости, должно считаться улучшением — после тысячелетий войны. Больше нет горячих точек искр на безжизненной поверхности планеты, а небо омрачено далекими обломками и мертвыми спутниками. Пролетая над Кибертроном, Циклонус не может заставить себя смотреть на пустое место там, где был Тетрахекс; ничего уже нельзя исправить. Остается только мчаться над выжженной свалкой, не отклоняясь от намеченного маршрута.

Впрочем, здесь есть меха. Циклонус хотел бы, чтобы они осознали, как сильно они изменились — гонка вооружений набирала обороты с каждым витком войны, и битвы, исход которых когда-то определялся чистой силой, теперь подразумевали сверхпрочную броню, заточенные под конкретные задачи процессоры… и оружие массового поражения. Каждая из сторон всей искрой ненавидит другую и помыслить не может о доверии, но моментально перенимает любой опыт, даже во время напряженного перемирия.

И все они говорят остро и быстро, убрав всю мелодичность и витиеватость из того языка, на котором Циклонусу рассказывали о чистках по приказу Сената и о превалировании функциональности над эстетикой — задолго до начала этой войны. Они врезаются в беседу, как горячие лезвия в мягкое золото, игнорируя старые формы вежливости и все традиции, что могли бы смягчить их вспыльчивость и непрерывно активирующиеся боевые рефлексы. Впервые с момента, как Циклонус был выкован, он не понимает, как вести себя с другими меха. Это больше не его культура, и все чаще он погружается в молчание, пока его разум пытается адаптироваться. Он никогда не был хорош в небрежных, случайных беседах, и теперь ему кажется, что пропасть между ним и прочими достигла размеров маленькой галактики. Достаточно меха боится и ненавидит его только потому, что они привыкли судить быстро и поверхностно.

Сохранилось творчество, сохранились словесные игры, но он больше не знаком с их метафорами, и большая часть древних архивов полностью исчезла за время этой беспредельной войны. Чтобы ознакомиться с новинками литературы, ему приходится договариваться с конкретными меха. (Немногие готовы договариваться с ним после… после). Некоторые говорят на старом кибертронском (они называют его старым), смешивая его с обычной речью, и это, как ни странно, только расширяет пропасть; они играют словами и используют отсылки, но Циклонус так и не смог понять, чем эти меха отличаются от остальных — разве что они потратили больше времени на изучение чужой для них планеты.

Все это не особенно ему интересно. Он снова жив, он свободен от Мертвой Вселенной, его искра снова пульсирует ярким пламенем жизни — и он несчастен. Здесь не осталось ничего, что могло бы его удержать. Команда Родимуса собирается покинуть планету и поискать что-то еще, а Циклонус не в силах петь над городом, которого больше нет. Не в силах даже мысленно восстанавливать то, что было раньше…

Но он останавливается, когда чувствует приближение Скурджа.

Это не Скурдж. Меха, найденный в пещере, полной корпусов свипов, совсем не заинтересован в том, чтобы притормозить и выслушать, насколько он Циклонусу безразличен. Непонятно, чего Вирл хочет сильнее — умереть, сражаясь, или умереть, не оставив живых свидетелей, которые смогут об этом рассказать.

(Циклонус пережил войну и видел, как она может калечить не корпус, но процессор и искру. Теперь он понимает, как отразилась последняя война на тех немногих, что выжили, — не осталось ни одного кибертронца, что не был бы травмирован, и те, кто пытаются скрыть это, выглядят… жалко).

[…никто из них не способен к единению…]

Вирл набрасывается на него с ускорением, ранит лопастями винта, разбрызгивая топливо, и они мчатся до самого плато Митт, пока не разбиваются. В прямом смысле — Циклонус до последнего момента пытается что-то объяснить, но Вирл таранит его, словно приняв последнее предупреждение за обещание. Циклонус отделывается вмятинами (он создан, чтобы выжить где угодно), но Вирл не успокаивается и бьет его о кромку скалы.

Циклонус ждет, когда они расцепятся и взлетят еще раз, чтобы завершить битву, так нужную этому меха. Трансформационные рефлексы активируются автоматически, перед тем мгновением, когда они оба уже не смогут затормозить и ударятся о поверхность.

Вирл оборачивается вокруг него подобно органическому растению, его когти и выступающие суставы зарываются в швы, цепляясь крепче. Единственная линза Вирла все еще вжата в честплейт Циклонуса и тычется круглыми кромками прямо во вмятину. Вирл игнорирует его многократные попытки трансформироваться, пока они кувыркаются в разреженном воздухе. Меха в самом деле хочет смерти, раз так упрямо сопротивляется инстинктивному стремлению лететь — или, как неохотно допускает Циклонус, абсолютно уверен, что выживет после такого падения.

Когда они пересекают точку невозврата, Циклонус настраивает себя на терпение.

Падение не может быть приятным; оно всегда отвратительно внезапно. Спина врезается в камень первой, с дребезжащим и жестким толчком, и в следующую секунду сверху падает длинный и тонкий корпус Вирла, со звоном, и от сотрясения шлем Циклонуса подскакивает еще раз. Ощущение, словно процессор подпрыгивает внутри. Вирл приподнимается, шатаясь, и скатывается в сторону, но даже если корпус Циклонуса способен вынести более серьезное столкновение с поверхностью, от контузии это не уберегло. Его сознание гаснет, и он едва замечает, как камень трескается, как Вирл стреляет очередью и так же быстро говорит с кем-то вне поля зрения…

***

Циклонус приходит в себя в медотсеке и устало смотрит на потолок.

«О! О-о-о! Ты „очнулся”, Циклонус? Я пытался говорить с тобой, но Рэтчет сказал, что ты не ответишь, пока ты без сознания. Мне кажется, это ужасно скучный способ проводить время…»

Резко становится холодно, суставы немеют, а по топливным магистралям бежит жидкий лед. Рассматривание потолка теперь кажется не просто самым логичным первым действием, когда приходишь в себя в медотсеке. Теперь это больше похоже на попытку не смотреть, что сидит рядом. Циклонус узнает голос, хотя прошло несколько миллионов лет, и в памяти всплывают фрагменты событий в изношенном машинном отделении «Арка». Это одни из самых четких и ясных воспоминаний о Мертвой Вселенной, где самым сильным ощущением было чувство, что вечноголодная пустота высасывает искру.

(Уверен ли он, что они выбрались на самом деле?..)

«Они чуть не оставили тебя лежать там, представляешь?! Но я сказал им, я им так и сказал — конечно, мы заберем с собой Циклонуса! Он мой друг, и мы отправимся вместе. А они сказали, что сначала ты должен отпустить Вирля, а потом они начали быстро-быстро уезжать, но я свернул пространство так, чтобы мы попали прямо в медотсек, и вот ты в порядке!»

Если Циклонус продолжит смотреть в потолок, ничего не изменится. Он только даст твари больше времени для болтовни… последнее, что ему сейчас нужно. Он садится на ремонтной платформе, оценивает ущерб (в основном травмы поверхностные; рог не так важен, хотя асимметрия неприятна — но Циклонус создан, чтобы пережить что угодно), перезагружает оптику и поворачивается.

К его огромному облегчению, рядом с ним — всего лишь другой меха: разглядывает из-под блестящего, люминесцентно голубого визора, покачивает короткими ногами вперед и назад, сидя на соседней платформе. Контраст белой и синей красок смотрится чужеродно в строгом, чисто утилитарном интерьере медотсека, как и странный радужный блеск около суставов. Циклонус не видит оружия на чужом корпусе, ни встроенного, ни какого-либо еще, и в обычных обстоятельствах выбросил бы меха из памяти, едва покинув эту незнакомую палату. Вся психическая энергия Циклонуса уже израсходована в стычке с Вирлем; чтобы не погружаться во время беседы с Родимусом в раздраженное молчание, прямо сейчас лучше поберечь слова. Но этот корпус… он…

Слишком старый. Удивительно старый. Циклонусу знаком этот дизайн, пусть он не часто попадался на оптику. Почти каждый меха на Кибертроне носит боевые апгрейды или встроенное оружие, почти каждый — слишком сверкает, или слишком утяжелен, или так усложнил изначальную конструкцию, словно задался целью привлечь все взгляды. А этот меха будто шагнул из старого Иакона в сегодняшний. Циклонус и сам — живой анахронизм; ему легко опознать старую модель, когда она сидит прямо перед ним.

— Ах да — привет! Наконец-то ты здесь! Почему тебя не было так долго? — спрашивает меха; он весело машет руками и подбрасывает ноги чуть выше. Жуткое эхо, что померещилось Циклонусу в чужом голосе, пропадает; он готов списать это на слуховые галлюцинации, вызванные сильным ударом при падении. Но меха похлопывает себя по маске и добавляет: — Кстати, пока я не забыл — меня зовут Тейлгейт! Имя досталось мне вместе с раковиной, так что оно просто супер-аутентичное. В нем всего два слога, и они произносятся по очереди, а не одновременно. Так ведь?

Циклонус не может определиться, что хуже: или он ударился головой сильнее, чем ожидал, и все это галлюцинации, или этот Тейлгейт — в самом деле межпространственное существо, осознающее смысл слов «смерть», «бессознательное состояние», «линейность времени» лишь теоретически. Тейлгейт смотрит выжидающе и покачивает ногами, и Циклонус сканирует его, надеясь, что это привнесет хоть какую-то ясность.

Лучи не проходят сквозь визор. Он слишком ярко светится голубым, и теперь, когда Циклонус ищет внимательно, то просто не видит линз за гладким стеклом. Он шипит и пытается отвести взгляд, но почему-то не может — пока Тейлгейт не поднимает голову. Системы отчетливо фиксируют толчок, перед тем как Циклонус фокусируется на стене, и всюду, куда он смотрит, причудливо танцуют вспышки света, как если бы он заглянул в раскрытую искру.

— Что ты такое? — спрашивает он сквозь стиснутые денты.

— Ты не узнаешь меня? — Тейлгейт постукивает двумя из своих серво друг о друга и отворачивается, излучая разочарование. Маска трансформируется снова, и — сохрани их всех Праймус — это не похоже на нормальный рот… — Э-м-м. Я…

Циклонус дико озирается, с облегчением понимая, что здесь никого нет и некому увидеть вихрь кружащихся щупалец, лезущих из шлюза Тейлгейта. Циклонус даже не представляет, как он будет объяснять кому-то, что за существо сидит рядом с ним. Если честно, он и представлять не хочет. Никогда.

— Я узнал тебя, Тейлгейт, — мрачно говорит он. К счастью, спокойное поведение все еще работает: Тейгейт шумно защелкивает маску. Циклонус думает, что у Тейлгейта нет рта, как у кибертронцев, и он не способен улыбаться; но как тогда он выражает радость, Циклонус предпочитает не спрашивать, чтобы не свихнуться окончательно. — Где ты достал этот корпус? Или это иллюзия? — он надеется, что второе.

Тейлгейт хихикает и машет на Циклонуса рукой:

— Что? А, это? Это создано здесь! Мне пришлось открыть дополнительный подпространственный карман в груди, чтобы уместиться целиком, но получилось здорово, правда? Это трансформируется и все такое! — он постукивает по белому честплейту, кивая в такт. — И кто бы отказался от дополнительного подпространства в груди, Циклонус? Никто. Конечно, никто.

Циклонус открывает и закрывает рот. Так много вопросов — но ему кажется, что он не хочет знать ответ ни на один из них.

— Когда конкретно ты сюда попал? — спрашивает он, лишь бы что-то спросить. Что-то кроме «Был ли в этом корпусе кто-то до тебя?»

Задавать безопасные вопросы — плохая стратегия.

— Я не знаю точно… шесть миллионов лет назад? — Тейлгейт начинает болтать, и Циклонус еле сдерживает стон, понимая, какую лавину слов он только что спровоцировал. Снова. — Я зацепился за эту раковину, и я думал, что выбрал тот самый момент, чтобы увидеть тебя перед отлетом, но я упустил и тебя, и твой корабль! Между нами — я перегрузил свои сифункли, когда ловил хвостик этой вселенной, так что… эм-м, секунду, — какое-то время подсветка Тейлгейта мерцает темным фиолетовым; потом он смеется, коротко дрыгает ногами, и его подсветка последовательно меняет все оттенки спектра, пока не возвращается к первоначальным. — Все нормально! Я вспомнил, какому временному вектору ты следуешь, и все здесь было достаточно линейным, так что я быстренько передохнул, чтобы попасть вперед, и вот мы встретились! Наконец-то. Теперь этот корпус уже антиквариат, как говорит Рэтчет! Винтаж, — он вскакивает с платформы и принимает горделивую позу, держа руки на бедрах и выпятив честплейт.

…так. Разбираться с этим придется именно Циклонусу. В прошлый раз степень безумия нарастала так плавно, что он не сразу понял — это оно. А сейчас? Совершенный процессор, созданный Вектором Сигмой, переживший Мертвую вселенную и затянувшееся выползание оттуда, оказался бессилен перед дурацкой, невообразимой нелепостью.

Это не имеет значения. Циклонус знает очень простое решение: пусть он не способен сбежать от Тейлгейта, но может игнорировать его. У Циклонуса есть цель; он сосредотачивается на ней и молча идет к двери. Медотсек выглядит неукомплектованным, здесь нет никого, кроме неразумных дроидов, нет личных вещей местных медиков, и никто не мешает Циклонусу покинуть это место.

— Эй, подожди! — зовет Тейлгейт, когда Циклонус уже идет по коридору.

Он слышит слабый лязг, когда Тейлгейт встает с платформы, и стук преследующих шагов. Циклонус шагает шире, и вроде бы он намного выше, чем занятый тварью корпус, но… Тейлгейт бежит сбоку, и Циклонус не представляет, как прекратить этот абсурд.

Важнее выяснить, где он. Возможно, он восстанавливался слишком долго, и Родимус уже улетел: нет смысла откладывать экспедицию ради встречи с меха, которого большинство автоботов принимают за десептикона. Блуждание по незнакомым помещениям ничего не проясняет: Циклонус видит по стилю и размерам, что их строили кибертронцы, но не замечает ни инсигний, ни декоративных надписей на стенах. Они могут быть где угодно. Камеры открыто подмигивают с потолка, и их Циклонус игнорирует тоже.

— Так здорово, что у меня здесь есть кто-то знакомый, с кем можно поболтать! Мы можем поселиться в одной комнате! Обычно я скрываю свою суть, чтобы получить самый полный опыт, ты понимаешь… но я боюсь, я уже не справился. Этот Вирл не захотел даже посидеть спокойно в одном помещении с нами, мне показалось, это как-то грубо…

Тейлгейт треплется, и Циклонус принимает решение рискнуть и задать еще один вопрос — так он надеется отвлечь Тейлгейта от мыслей о заселении в одну комнату. Циклонус резко останавливается и разворачивается на месте, глядя на Тейлгейта сверху вниз, и того слегка заносит, прежде чем он притормаживает и выжидающе смотрит в ответ.

— Куда ты меня привел? У меня была назначена встреча… — начинает говорить Циклонус.

Тейлгейт щелкает серво, его визор светится и мерцает в каком-то нездоровом возбуждении:

— «Лост Лайт»! Ты скоро услышишь его двигатели, Циклонус! Они поют квантовые аккорды! Они готовятся к прыжку прямо сейчас — и я готов поспорить, что мы успеем к ним, если поторопимся! Пойдем скорее! — он хватает руку Циклонуса и пытается тащить его по коридору с тревожащей силой.

Циклонус сдерживается — он тщательно дозирует силу, чтобы только высвободить руку, но не оттолкнуть Тейлгейта при этом. Последнее, что нужно Циклонусу, так это существо, с рыданиями сбрасывающее кибертронскую оболочку и быстро уплывающее вдаль. Оно уже жалуется и обижается, но это несложно игнорировать.

«Лост Лайт» — корабль Родимуса; скорее всего, он на стартовой площадке, но лучше выяснить все самому. Циклонус должен быть благодарен, но чувствует только усталость. Усталость с отчетливой нотой обреченности, потому что если они уже на борту и Тейлгейт успел влюбиться в двигатели, у Циклонуса нет шансов уговорить его уйти.

Циклонус даже не в курсе, разрешил ли Родимус ему оставаться на корабле. Судя по слабой вибрации двигателей, от которой дрожит пол, корабль в начальной фазе взлета — или покинул планету. Если Тейлгейт доставил Циклонуса сюда способом, нарушающим законы физики, Родимус может просто не знать о его присутствии.

— Хватит, — говорит он грубо, перебивая Тейлгейта. — Если это «Лост Лайт», я должен найти Родимуса. У меня нет времени возиться с тобой.

— Того, кто полон старого огня? Я думаю, он может быть с другим парнем в классной раковине, на мостике. Тебе стоит увидеть его, он такой многослойный! Кажется, его зовут Ультра Магнус? Я сказал ему, что я в восторге от его стиля, но он как-то странно посмотрел на меня и быстро ушел, — чтобы не отставать от Циклонуса, Тейлгейту приходится бежать. Каждый шаг сопровождается прыжком, слишком долгим, словно они в невесомости, и Циклонус замечает, что гравитация действует на Тейлгейта иначе. Что хуже всего, Циклонус больше не может не обращать внимания на это несоответствие, и это тревожит.

Вдруг Тейлгейт замирает на середине движения, и это еще хуже, потому что он зависает в воздухе. Циклонус идет дальше, он хочет добраться до перекрестка и найти какую-нибудь консоль, чтобы подсоединиться к системе корабля, но голос Тейлгейта звучит… обеспокоенно:

— Ох. Если честно, ты мог бы подождать секунду.

Циклонус вентилирует системы и поворачивает только голову. Он чувствует вибрации — корабль поднимается, и сразу же тряска смягчается, поскольку включились подавители.

— Что случилось теперь?

Тейлгейт постукивает серво друг о друга в том же нервном жесте. Он не смотрит на Циклонуса, визор направлен назад и налево:

— У вашего вида квантовые оболочки? Регуляторы молекулярного сцепления? Потому что вы выглядите очень линейными, а корабль… совсем нет… и мне кажется, тут только я смогу устоять так близко к двигателям, когда они начнут свою симф…

БУМ.

Взрыв выбивает пол из-под ног, и Циклонус вцепляется в колени, защищая шлем и готовясь к усилению турбулентности. В момент взрыва из потолка вылетело несколько панелей, но Циклонус все еще не понимает, что произошло. После быстрой перезагрузки его аудиодатчики перестают звенеть — и сирены, ревущие по всему кораблю, погружают Циклонуса в сенсорный кошмар; он сердито снижает чувствительность до минимальных приемлемых значений и подстраивает оптику под мерцающий красный свет. Тейлгейт парит рядом, хихикая, как ненормальный, Циклонус слышит это даже с отключенными аудиорецепторами. Он хватает Тейлгейта и прижимает к полу, на случай, если в коридор залетят еще какие-то обломки.

— Оставайся внизу, — рычит Циклонус, когда Тейлгейт извивается и обхватывает руками его талию.

Визор сияет, Тейлгейт обнимает руку Циклонуса, издавая трели восторга:

— Это было потрясающе! Мы двигались в двух разных направлениях! Циклонус, это самый лучший корабль! Ты слышишь, как я говорю с другой версией сейчас? — он с нахальным обаянием тычет в фейсплейт, и Циклонус молча отдергивает шлем. Или он будет молчать, или швырнет существо сквозь стену, и он совсем не уверен, что способен при этом не убить Тейлгейта, прыгающего за спиной. — Ох, кажется, нет, — заявляет Тейлгейт и задумчиво присвистывает вентиляцией, но тут же снова оживляется: — Между вами нет сознательной синхронизации? Вы полностью разделены? Это замечательно!

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — металл под коленями Циклонуса трясется, безумно дрожит и дергается весь корабль, что четко указывает на аварийную посадку, и он последний раз крепко прижимает Тейлгейта к полу, прежде чем встать. Тейлгейт вскакивает на ноги и дрейфует в сторону, скользя так, словно вся эта тряска никак на него не влияет. — Если ты двигаешься… — Циклонус обрывает себя, — хотя бы не загораживай мне путь.

— Я знал, что это будет прекрасное путешествие, — отвечает Тейлгейт, тихо и радостно вентилируя. Когда Циклонус срывается на бег, Тейлгейт без труда держится рядом. — Нам будет очень весело!